Ладожское кораблекрушение

«Открытый город» не позволяет нам забыть, что в черте нашего города есть территории, освоенные до возникновения Петербурга, в те времена, когда невские берега принадлежали Швеции. В первую очередь, конечно, вспоминается Охтинский мыс, где некогда располагалась шведская крепость Ниеншанц, а под защитой её бастионов – город Ниен. Отсюда по Неве отправлялись суда с товарами; сюда прибывали заграничные, в том числе русские купцы. О перипетиях одной морской торговой экспедиции XVII века и пойдёт речь.

Новая шведско-русская граница, появившаяся четыреста лет назад, в результате Столбовского мирного договора 1617 года, прошла не только по суше, но и по воде. Она разделила Ладожское озеро надвое. Если провести по водной глади воображаемую линию от того места, где в Ладогу впадает река Лава, до деревни Погранкондуши в Карелии, то территории восточнее этой черты остались русскими, а всё, что западнее, отошло к Швеции.

Учитывая буйный нрав Ладоги, этого огромного природного водоёма, судоходство здесь всегда было и остаётся опасным предприятием. Тогда, четыре века тому назад, мореходы, отправившиеся в путь вдоль своего берега, не были уверены, что без приключений приведут судно в пункт назначения. Более того, внезапно осерчавшая Ладога могла сыграть с путешественниками злую шутку – прибив их к заграничному побережью, превратить из законопослушных подданных в нарушителей границы. Как там, на чужом берегу, отнесутся к незваным гостям?

Подробности одного из таких случаев донесли до нас документы Российского государственного архива древних актов. Дело было в далеком 1679 году, когда русский престол занимал Фёдор Алексеевич, в Швеции правил Карл XI. В недалёком будущем их преемники, Пётр I и Карл XII, схлестнутся в Великой Северной войне, на шведских землях будет основан Санкт-Петербург, а пока обе страны стремятся к мирному сосуществованию и сотрудничеству, избегают эскалации конфликтов. Тем удивительнее подробности этого загадочного дела.

Пять купцов с берегов Невы, из шведского торгового города Ниена, отправили в принадлежавший тогда Швеции Кексгольм (сейчас Приозерск) судно с товарами. На борт поднялись некоторые из этих купцов, их приказчики, а также жена золотых дел мастера Карла Аверсона с двумя дочерьми и прислугой. Они спокойно начали путь вдоль западного берега в северном направлении, но тут разыгрался шторм, которым судно отнесло и прибило русскому берегу в районе деревни Шуряги (сейчас Шурягские Караулки, деревня Волховского района Ленинградской области).

На беду потерпевших кораблекрушение путешественников, как раз в это время в прибрежной деревне с инспекцией находился казачий голова (высший чин казацкого войска) Богдан Семенский с подьячими (делопроизводителями). Новгородская воеводская администрация поручила этой комиссии провести обыск у местного крестьянина, на которого поступил донос о торговле запрещённым тогда товаром – табаком. Сундучок с табаком был найден, воеводские посланцы готовили отчёт о проделанной работе и собирались восвояси, и тут-то у берега совершило «аварийную остановку» шведское торговое судно.

О дальнейших событиях документы противоречивы. Известно, что по возвращении домой шведские купцы подали жалобу генерал-губернатору Ингерманландии Якову Иоганну Таубе. Закрутилась шестерёнки бюрократической машины. Таубе так расписал происшествие новгородскому воеводе князю Юрию Михайловичу Одоевскому: мол, казачий голова со своими подручными ограбили беззащитное судно, а над женой золотых дел мастера и её дочерьми учинили насилие. Генерал-губернаторская жалоба дублируется и в документе, хранящемся в шведском архиве: «голова царский Богдан Гаврилов сын Сементского и писец Андрей Иванов Козеров велели насильно захватить всё их имущество и обобрать людей, которых затем взяли в плен».

Встревоженный воевода – за обострение отношений со Швецией Москва его не похвалила бы – безотлагательно начал следственные действия. Обвиняемые были порознь допрошены, но свою вину отрицали. В их пользу говорило то обстоятельство, что при обыске при них оказался лишь сундучок, изъятый у крестьянина-табачника-контрабандиста, а вот «иноземских многих всяких товаров… и каменья и жемчугу» и золотых монет, а также другого имущества, заявленного похищенным, у обвиняемых не обнаружили.

Воеводское расследование выявило и другие неувязки. Оказалось, что обвинение в насилии над находившимися на судне женщинами «придумал» генерал-губернатор Ингерманландии – в купеческой жалобе содержались лишь обвинения в грабеже! Отметим, что стороны общались посредством «листов» (грамот), которые переводились на язык получателя, и значение слов при этом подчас искажалось. Поэтому-то на всякий случай задержанных решили допросить «с большим пристрастием» – а вдруг нестыковка произошла по вине переводчика или переписчика? Казачий голова и подьячие были на дворе «у пытки роздёваны и к огню провожены и в петли подыманы». Однако результат остался прежним – инспекторы по-прежнему отрицали всякие обвинения в свой адрес.

Тогда новгородский воевода отрядил на место происшествия своего представителя для поиска свидетелей. Местные жители сообщили, что наудачу в деревне на момент кораблекрушения шведского судна оказался ещё один пострадавший от стихии купец, тихвинец Роман Васильев, «которого в то ж время с Ладожского ж озера принесло и судно его ж с товаром разбило ж».

Тихвинского купца задержали, допросили, и он оказался ценнейшим свидетелем. Он подтвердил, что потерял своё судно во время бури, и «в то ж де время в тех местах и немецкое судно, в котором ехала иноземка с работниками, разбило ж на луду» (на каменистой прибрежной мели), а «товар всякий, который у них был в судне, потонул, а иной товар по озеру в то ж время волною разнесло». Более того, тихвинец, знавший языки, вскоре после кораблекрушения разговаривал на берегу с товарищами по несчастью, и в этом разговоре жена золотых дел мастера поведала, что у неё из всего оказавшегося на суше имущества только и пропали «котлик медный да шапка работницкая», а другого «товару у них ничего не пропало».

Документы не донесли до нас развязки этой истории, и нам не узнать доподлинно, есть ли вина инспекторов, и если есть, то насколько она велика. Возможно, шведский генерал-губернатор сгустил краски из каких-то своих соображений? А может быть, уже после получения купеческой жалобы вскрылись дополнительные обстоятельства, и Таубе оперативно отразил их в своём послании русскому коллеге? Что касается купца из Тихвина, он мог встать на сторону «своих» из соображений круговой поруки или попросту не желая наживать врагов...